Она была молода и пахла свежим лаком. Из магазина ее несли на руках… Правда, дома сразу поставили на кухню. Но ей очень понравилось. Ее гладили, хвалили и часто сидели на ней. Потом, с годами, перестали замечать – садились не глядя, иногда пинали, уже не обращая внимания на лаковое покрытие. Все чаще она оставалась одна – и по ночам тихо бродила по кухне, неловко переставляя прямые ноги. Пыталась разговориться с холодильником – но этот субъект распевал свои песни только для себя. Потом у нее подвернулась нога, и ее долго били молотком. Прибитое – не целое, и еще через некоторое время ее вынесли на общую лестницу. Там на ней сидели посторонние, часто роняли. Она покрылась заусеницами, ноги вихлялись. Пробовала ходить по лестничной площадке, как когда-то по кухне, но была уже слаба – и было холодно и скучно. В конце концов ее разбили, оторвали две ноги, остальное выбросили на помойку. Там и сгнила».
Да, так я обычно и ощущаю.
Подумал о том, что «персонификация табуреток» происходит как бы по инерции, с разгона.Человек так привыкает смотреть на себя с жалостью, что уже не может смотреть без жалости, даже на табуретки. Но табуретка родилась и выполняла свое дело. Это и была ее работа, ее т.с. «жизнь». В нее входило все это: хватали, сидели, расшатывали, чинили, ломали, выбрасывали. Наверно нужно не табуретку подтягивать к человеку, а человеку брать пример с табуретки. Ну не для того же мы были рождены, чтобы жалеть себя?