Вечерних облаков потасканный войлок
с перламутровыми прорехами
там, где горизонт.
Гляжу с надеждой как полоумный уфолог
на каплю света.
Венера?
В ней есть резон,
разумное основание, смысл, довод,
как-то понятно, зажгли её для кого.
Летающая тарелка, а что ж такого?
Легко опустится
на газон.
Или уж пусть лучше маяком светит,
маятником-улыбкой подрагивает
неземной,
будто она, хоть она, за меня в ответе,
одна молчаливо идет
со мной.
Как тут избежать
персонификаций –
одухотворяешь всё, что ни
возьми:
над головой многопалые ладони акаций,
под ногами палые листья –
краски (стронциановая, умбра, желтый шартрёз, лисья)
и звуки (мышиной сухой возни).
Фонари склонили головы,
на них вороны выкаркивают
подслеповатые, как этот свет,
мысли.
Кусты клубятся, темнеют, дорожками там и здесь проколоты,
а ведь еще недавно
бульдозеры эти ходы
грызли.
А на месте храма еще недавно была площадь,
и начинался он как гигантская Фудзи-яма песка,
и дети в этой песочнице рылись,
но котлована яма была уже так близка.
Все рифмуется, пересекается, отзывается эхом,
оживает под взглядом и умирает
опять,
и жизнь предстает лязгающим машинным цехом,
где в три смены ишачат,
где никто не рискнет
проспать.