Гладкий асфальт
чуть уходит под горку.
Совсем как обычно –
только скользишь в двух дюймах над землей,
положив руки на руль, застыв по стойке
смирно.
А кругом вскипает и пенится
зелень текущего за бортом лета,
и тяжесть в кармане как бы от пистолета,
и чуть слышно гудят
белые гребные винты
жасмина.
Как когда-то зимой, в Люксембургском саду,
он – худой, с иголочки одетый старик,
она – молодая, деревенского вида,
в нелепой тяжелой юбке из твида,
и возможно еще парик...
Через каждые десять шагов
парочка останавливалась,
чтобы поспешно поцеловаться
и проследовать
дальше.
Всё возможно, точно
оказался случайно на (как там ее?)
на распро-
даже.
Даже птицы и те ведут себя как-то странно.
Дятел метнулся и выхватил из-под носа у голубя
какую-то тощую
корку.
Красный берет набекрень,
и крыло, взлохмаченное крыло,
будто выбил на нем
наколку.
Когда будет ночь, когда?
Эта мантра, полученная еще в доисторические
меловые эпохи
детского сада.
И она опускается,
проводя ветерком по шевелюре травы,
вечерком, когда так легко, пролистав еще полглавы,
в неземном свете принесенном стеклами
того что напротив
фасада.
В трансильванской деревне,
уж не тогда ли впустила кровь
этот злой витамин,
подточивший оскал
улыбки?
Эту тяжесть взвалив,
потихоньку пошел себе
от себя, но в пути
подломился, не рухнув,
хлипкий
каркас из веток, паутины, травы и слов,
но продолжил идти, продолжил ползти на зов.
В термосе плещет дурная кровь,
скоро, похоже, придется идти на охоту.
Примеряю улыбку, знал – она пригодится вновь,
и луна уже тянет
из груди одинокую ноту.