(Клиффорд Саймак, «Однажды на Меркурии»)
...
Расковыряла пакет, полный хрустящих хлебцов,
больше похожих на
прямоугольники кружев.
В закопчённом чайнике полуотразилось деформированное лицо,
как воспоминания, что с каждым годом всё грязней и глуше.
Перебывала всем, о чем довелось
подумать,
возвращаясь в себя, как покачнувшийся
дарума,
моргающий веками без ресниц,
не находящий внутри у себя границ.
Компактное многообразие без края,
оказалось однообразным ландшафтом мечт
(образование род. п. мн. ч. затруднительно)
и на нем, не дурачась и не играя,
сжимаешь в побелевших пальцах
дрожащий меч.
Смерч тревоги прошуршит по душе сухою листвой,
каждый малый отрезок оборачивается кривой.
Думала:
«Может я шар, заигравшийся на солнцепеке?
Может форма моя – безупречный цветастый мяч?
Отвлекись, отражения мысли спрячь,
видишь, сумерки сгущаются на востоке,
летний вечер обнимет, промоет раны небес,
замрет и дальше – трепет в груди невест
невесть откуда принесло ветром,
а ты все медлишь, медлишь с ответом».
«Забавные мысли… – думал Янтарный Шар, –
вот покручусь еще рядом, а там посмотрим.
Еще лучше, когда их собирают по три,
вот тогда это самый суровый жар,
треугольник чувств так щекочет своим углом,
что себя забудешь,
да и что там будет потом?»
Трехмерная сфера космоса и других
сущностей, наполняющих её страстью,
с нежным ротиком или отверстой пастью,
с вялым жестом или с клубком тугих
жил, напрягшихся, чтобы быть первым,
черным или наоборот – белым,
двигала Шар и Её. И мириады прочих
при волшебной фабрике чернорабочих.
Кочегаров, лопатами кидающих в топку
книгу жизни, бесконечную листов стопку.
А он над нею стоял, не дышал,
видел Её
и
Янтарный
Шар.
Она такая белая, шар внутри.
Сейчас я её обниму, и настанет
три.