– Пурпурных роз душистый первый цвет...
– читала она и, так читая, взбиралась вверх, на самую маковку. Как хорошо! Как вольно! Все мелочи дня липли к этому магниту; душа очищалась от мусора. И вдруг – стройный, цельный – он оказался у нее на ладони, дивный, разумный, округлый, верх совершенства, крепкая вытяжка из жизненных соков – сонет».
(Вирджиния Вулф, «На маяк»)
Мысль изреченная может быть и ложь. Но если что-то заставило остановиться и приложить к радуге чувств, к этому цветастому спектру, микроскоп мысли и увидеть фраунгоферовы линии смысла, рисунок чувств, то реальность расширяется, раздвигается, и то что только что было улетающим в никуда мигом, становится словом, строфой, страницей, целой книгой.
Но тут тоже все дело во времени, во внимании, в намерении остановиться. Пролистывая это «Пурпурных роз душистый первый цвет» ни за что не понять, что же так поразило Миссис Рэмзи. «Nor praise the deep vermilion in the rose», нет никакого душистого первого цвета, а есть некое подобие, эта жутковатая глубокая киноварь, кристаллическая кровь, которая уже, похоже, не только в розе видится, но уже течет по жилам.