Крыло самолета
острым красным пером
чертит невидимый луч на доске стратосферы –
там в глубине, в синеве
аэродром
неощутимо присутствует символом веры.
И не недели, а годы,
что твои облака
вроде стоят, ну а сами тихонько клубятся.
Сколько уж лет,
как ты кинула это «Пока!»,
мы и забыли, как происходит –
влюбляться.
Удивляться нечему.
Встаю в пять, варю рис, похлебку, кипячу воду.
Потом мою посуду холодной водой.
Потом – на уроки. Вечно эти уроки!
Если душа и тело – супруги,
то душа скоро станет вдовой.
А в Маньчжурии так же тебе доставалось?
Кожаные ремешки
туго стянули узлы.
Я подзабыл
(такая казалось бы малость)
воспоминаний осколки,
(чуть сдвинешь)
особенно злы.
Жаркий июль, весь поросший травой,
вот лебеда точно присыпана пылью,
помнишь, как мы
уходим в нее с головой,
там лопухи, иван-чай
и серебрятся
полынью
эти глаза
заслонившие мне небосклон,
где огоньки
черных чернушек играют.
Время кренится и быстро идет под уклон.
Мы уже катимся
и зацепляемся
с краю.
Писем бумага шепотом шелестит,
шероховатый конверт,
штемпель с размазанной датой.
Может мы все-таки встретимся после шести?
Если конечно мир воцарится когда-то.
Пыль золотую
к соку токсикодендрон
мы подмешаем и склеим осколок к осколку,
покрутим в руках,
со всех осмотрим сторон,
выпьем хоть раз
и тогда уж поставим на полку.
