– Что вы знаете о моем положении, чтобы сметь судить меня? – вздрогнула Настасья Филипповна, ужасно побледнев.
– Знаю то, что вы не пошли работать, а ушли с богачом Рогожиным, чтобы падшего ангела из себя представить. Не удивляюсь, что Тоцкий от падшего ангела застрелиться хотел!
– Оставьте! – с отвращением и как бы чрез боль проговорила Настасья Филипповна. – Вы так же меня поняли, как... горничная Дарьи Алексеевны, которая с женихом своим намедни у мирового судилась. Та бы лучше вас поняла...
– Вероятно, честная девушка и живет своим трудом. Почему вы-то с таким презрением относитесь к горничной?
– Я не к труду с презрением отношусь, а к вам, когда вы об труде говорите.
– Захотела быть честною, так в прачки бы шла.
Причем эта мысль о прачках Настасью Филипповну не раз посещала. Да и у Аглаи в голове похожие идеи роились, еще предлагала Мышкину «стать его другом» и открыть школу для детей. Вообще у этих женщин было только два плюса. Обе они так или иначе любили и были нереально красивы. Про красоту можно только догадываться, верить Достоевскому. Именно в этом безусловное преимущество книги. Никакое кино с этими киношными физиономиями не может убедить. Абсолютно. Ну и неизвестно, что больше притягивало Мышкина – плюсы или минусы. Стервозность обеих девушек очевидно была важной компонентой. Нет, ну в самом деле. Если судить только по разговорам да по поступкам, то непонятно, что тут можно было любить кроме боли. Понятно, что основное действие происходит на инфернальном уровне, но о его содержании можно только догадываться. Класс текста именно в том, что об этом уровне не догадываться невозможно.
Сцена встречи Аглаи и Настасьи Филипповны конечно отличная. Две фурии. Вот да, на этом самом инфернальном уровне они очень похожи. И там может быть страдание и злость, но есть и взаимопонимание. На этом уровне они долго жили втроем и ничто этому особо не мешало. На уровне животном тоже. Вся эта ревность, желание обладать, оттолкнуть соперницу – это тоже преодолимо. Разговор был нервный, но конструктивный. Типа возьми, только уйди с глаз долой. И все сломалось на предвзятой идее, на какой-то мишуре. На этом эхе из будущего, на чеховском «Работать! Работать!» Когда Аглая начала учить жить. Не учите меня жить! Этого уже перенести было нельзя. Ну и конечно подзуживание Ипполита, про «объедки»... Конечно, добром это все равно закончиться не могло. Хотя… судя по дальнейшему поведению князя, все было не так уж плохо. Получил в свое распоряжение. Но недолго.
