Зимы стали совсем ни на что не похожи –
ни гор тебе снега, ни снегирей,
и прохожие не в шарфы попрятали рожи,
и время не гонишь: скорей, скорей.
Чтобы каникулы,
(теперь каникулы – вечность).
Чтобы подарки
(не сам себе подарить).
Чтобы огни
(не в небе разлитая млечность).
Чтобы в новинку
аптеки, асфальт, фонари.
Сопли утри –
тихий час
(Или мертвый?
Уж забыл как это прозвали)
проплывает сквозь сумерки
куцего зимнего дня,
ты посмотри –
нас как пупсиков порассовали,
в раскладушки постелей
пакуют тебя и меня.
Лева не спит,
в рукавах десять тысяч историй.
Про далекую боль
и про радость смотреть на портрет.
И для рукописей
день и ночь дымит крематорий,
но его анекдот
лишь дыханием будет согрет.
Настя тайком
одеяла подоткнутый кокон
превратила в броню,
и глаза как заклепки блестят.
Слез проглоченных ком
она хохотом сдавленным сплюнет –
воспитательницы
по периметру
комнаты
бдят.
Глаша рукой
белоснежной зарылась в подушку,
точно хочет и там
жарко бьющееся
ухватить,
чтобы сердце опять
в ее пальцах зажглось, заиграло.
Он будет крайним, так что?
Ведь кому-то же надо
водить!
Лева не заметил как уснул.
Легкой галлюцинацией промелькнули
шмель в спичечном коробке,
пятак зажатый в детской ладошке,
пересохший бассейн со следами зеленой плесени,
маленькая лодочка, выцарапанная ногтем из гнилушки.
А потом сон.
Он увидел, как Настя
снова повернулась к нему
и уже прижимается по всей длине,
и это значит что морок прошел,
а может быть его и не было,
потому что не может, не должно этого быть,
все забылось,
а она хохочет,
хочет еще ближе.
И он проснулся.
глаша сказала ему ты любишь не сердцем глазами
ты докажи выколи и не смотри
впрочем не надо кофе омлет круассаны
но для начала мочала спинку покрепче потри
хочешь мы будем втроем это даже забавно
будем носить телеграммы и письма
письма в постель
где-то читала что если придавливать плавно
можно как было вернуть
детство вернуть без потерь
с кем будешь новый встречать мы елку повыше поставим
крепкий орешек
хрустящей облепишь фольгой
и я тебя познакомлю с такими местами
что и не вспомнишь что маялся этой фигней
сучка писала что я для нее совершенство
бешенство ма
ну ладно я завралась
можешь как вазу
я стану жертвою жеста
что из осколков
хочешь с губами
на раз
Настя и Глаша стоят,
в трехгранный вписаны угол.
Чуть было в группу другую
не были выведены.
Что делать, если среди
мертвенных брошены кукол.
Что делать, если совсем
не ощущают вины.
Где-то тлеет под елкой
плотный сверток газетный
«Ведомостей биржевых»,
вдавленный крест бечевы,
жук посверкивает
на ветке, но рядом заветный
тот, что касается в вас
тех, кто лучше чем вы.
Как бы обняться в слезах,
ногтями до крови в спины,
или сережек брильянты,
меняясь, подружке продеть.
Крепко руки обвить
на шее потерянной псины,
видно такая судьба –
о бездомных радеть.
А когда они повзрослели,
то оказались с другой стороны Земли.
Госпожа Оота,
Кикудзи,
Юкико Инамура.
Снова слеплены, как осколки разбитого сино,
глазурь, как кожица апельсина…
Море волнуется раз – замри!
Опять зеленеет сосна вековая,
и даже нетленная хвоя свой цвет изменяет
весной.
Мгновение – и путь стал пройденным.
Но добавим немного кавайя.
Не уходи, подожди,
постой.
