– Ничтожный? Что вы! Прекрасная чашка!
– Нет, сино не очень хороший. Иначе мама не пользовалась бы этой чашкой каждый день.
– Я, правда, не очень разбираюсь, но мне кажется, она хороша. – Кикудзи взял чашку и повертел в руках.
– Но есть сколько угодно сино гораздо лучше этого. Будете пить из нее, вспомните вдруг о других чашках и подумаете, что ваша хуже...
– У меня нет в доме второго сино.
– Пусть у вас нет, но вы можете где–нибудь увидеть. И подумаете, что те, другие, лучше. Мне и маме будет очень, очень горько.
У Кикудзи сдавило горло, но он сказал:
– Да полно вам, где я увижу другие чашки? Я же не хожу на чайные церемонии. Совсем махнул рукой на них.
– Мало ли что, можете случайно увидеть. Да и раньше небось видели сино получше.
– Ну, знаете, тогда получается, что дарить можно только самые лучшие вещи.
– Совершенно верно! – Фумико подняла голову и посмотрела Кикудзи прямо в глаза. – Я думаю именно так. В письме я просила вас разбить чашку и осколки выбросить...
(Ясунари Кавабата, «Тысячекрылый журавль»)
Если Митани это такой японский Мышкин.Для внешнего наблюдателя совершенно непонятно, чем он очаровал этих женщин. Может быть, даже и не он, а лишь хорошо исполнил роль тени отца. Про которого, впрочем, тоже ничего неизвестно. Непрерывная рефлексия, все его внимание направлено внутрь. За одним исключением – женщин он видит и может оценить. Прекрасных женщин. И если бы Достоевский не наградил Мышкина своим жизненным опытом и выстраданными мыслями, то ему бы по сюжету досталась бы та же роль. Но Мышкин был (как это в романе сто раз подчеркнуто) ребенок и просто не знал, что с женщинами нужно делать.
Ну и конечно материальное у Достоевского бездуховно. Это лишь некие декорации. Пачки денег, жемчуга и брильянты, несчастная китайская ваза, клеенка и нож… Вещи важны, но они мертвы. В «Журавле» же вещи приняты в круговорот сансары наравне с людьми. Они компенсируют отсутствие философии, они сами – философия. К сожалению тут нужно быть японцем. Кажется что все понятно, но очевидно – не понятно ничего, можно лишь догадываться о глубине и грустно смотреть на поверхность.
Ну и, конечно, обидно за любимые чашки. С высоты этого повествования они какие-то картонные.