(Марсель Пруст, «Под сенью девушек в цвету»)
Странно, как-то не так представлял себе этот текст. Почему-то казалось, что это что-то в стиле раннего Мандельштама, только в прозе. Фиксация прекрасных переживаний, эдакий натюрморт духа. Но все оказалось не так и это к лучшему. Это сейчас модные русские писатели склонны к такой рефлексии, любуются фотографиями прошлого. Что они пытаются вернуть? Не этот же мусор, хоть и такой милый на вид. Молодость? Как запахи, что сами по себе мало что значат, но вытягивают из памяти целые платы все еще живой жизни. Бессознательное желание тупо вернуться назад? Хотя вот Пруст нашел правильные слова. Все хорошо, когда приходится защищаться. Особенно когда работает что-то безобидное, какое-то «чудачество». Есть еще, конечно, борьба за «сносную жизнь», но тут на ум приходит каламбур, и хочется сказать, что это будет сносная жизнь, предназначенная под снос. Как и произошло со всем вот этим:
Невыразимая печаль
Открыла два огромных глаза,
Цветочная проснулась ваза
И выплеснула свой хрусталь.
Вся комната напоена
Истомой — сладкое лекарство!
Такое маленькое царство
Так много поглотило сна.
Немного красного вина,
Немного солнечного мая —
И, тоненький бисквит ломая,
Тончайших пальцев белизна.
А стихи 37-го года стоят как стояли.