Если бы Настасья Филипповна
оказалась толстушка,
рыхлая такая,
с одутловатым лицом,
опустившаяся после истории с Тоцким,
в общем, выглядела бы так,
по-скотски,
в хорошем смысле,
но с предсказуемым, как у коровы
концом.
И с такими же кроткими
обреченными глазами,
не брильянтами бы поблескивала
слезами,
и никто бы ее не соблазнял
венцом.
И князь не стоял бы с портретом,
не застрял в переживании этом,
не стал бы спасать
и спасенья искать в красоте.
Оставался бы на высоте
своих добрых воспоминаний о детях, о казни,
о горах Швейцарии,
о каллиграфии и всяких других
бесспорных вещей,
не смог полюбить прыщей
на пористой бурой коже
или все-таки, все же?..
Да вот, Аглая, надо заметить,
тоже была высший сорт.
Не разменивался на компромиссы,
не искал, но само будто в руки шло,
будто создан был именно для таких
высот.
А все эти балконские, пьеры
ищущие добро,
выслеживающие, как дичь на охоте,
как грибники, заглядывающие под лист,
прячущиеся, выглядывающие из-за портьеры,
исследующие
в колбах своих умов,
будто добро
это какой-то
редкостный
неизвестный науке
глист.