На далекой-далекой планете есть заповедный остров. На нем живет тысяча человек. Все они дикари, занимаются примитивным трудом, молятся своим персональным богам, разговаривают на непонятном языке. Среди их неписанных законов есть один – никогда не общаться с чужаками. Так что по морю они плавают лишь в надежде поймать рыбу, а заглянувших путешественников встречают неприветливо. Но живут в целом неплохо, потому что широты теплые, а остров благодатный.
В то же время этот остров формально числится за могущественной страной. Типа открыли, нанесли на карту и оставили как заповедник, пусть живут. А потом вообще забыли за давностью лет. Но когда пришла пора изобретать и испытывать водородную бомбу, про остров вспомнили. Точнее вспомнил министр обороны, который никак не мог найти место, где бы свою бомбу испытать. И он пришел на доклад к президенту и сделал ему ужасное предложение – испытать бомбу на этом острове.
А что? Если ученые сделали что обещали, то вся тысяча человек испарится в ничтожные доли секунды. При этом у них ни намека не будет на эту внезапную развязку. Только что они занимались своими привычными делами, а чуть ли не в тот же миг стали разлетающейся во все стороны плазмой. Ни один человек в мире не знает никого на этом острове. Здесь у них нет ни родственников, ни друзей, ни знакомых, никого. Для населения всей планеты этой тысячи просто не существует. Сами же они не то что не испытают ни страха, ни боли – они не испытают и смерти. Мы не вмешивались в их счастливую жизнь, а теперь избавим их и от смерти. Одновременно испытаем сокрушительное оружие и заставим поджать хвосты наших врагов.
Вот такая история.
Если принять, что сознание – это следствие химической активности человеческого тела, и с ее прекращением сознание перестает существовать в каких бы то ни было формах, то идея министра кажется вполне здравой. Никто не пострадает. Даже выброшенный в мусорную корзину черновик рукописи продолжает тлеть в уме, может быть взывать к милосердию неумолимого редактора. Тут же не будет ни одного сознания, по которому пробежит хотя бы тень страдания. Как это у Достоевского:
– Да разве нет способов умирать без боли?
– Представьте, – остановился он предо мною, – представьте камень такой величины, как с большой дом; он висит, а вы под ним; если он упадет на вас, на голову – будет вам больно?
– Камень с дом? Конечно, страшно.
– Я не про страх; будет больно?
– Камень с гору, миллион пудов? Разумеется, ничего не больно.
– А станьте вправду, и пока висит, вы будете очень бояться, что больно.
Всякий первый ученый, первый доктор, все, все будут очень бояться. Всякий будет знать, что не больно, и всякий будет очень бояться, что больно…
Это да. Но уж взрыв водородной бомбы над головой – это все-таки не камень. Мгновенно нет ничего, что могло бы удержать сознание. Да и бояться никто не будет. В общем непонятно, где тут смерть, ей просто не за что зацепиться.
А вот в истории про человека и его друга-робота ситуация другая. Там очевидно будет хотя бы один пострадавший – этот самый человек. Он потеряет своего близкого, очень важное существо. Буквально часть своей жизни. Вне зависимости, осознает что-то робот или нет.