а укладывают их
в черные узкие
футляры –
весна всё бережно сохранит,
а её еще
в расточительности
укоряли!
Рассеивала счастье –
каждый стук каблучка
по битой
брусчатке,
в такт мыслям стыдным сжимала руку
в тонкой податливой
перчатке.
То ли птицы поют, то ли телефонные трели
за последнее время все
в звукоподражании поднаторели:
сердце звучит как барабанная дробь,
воробьем вьется и чирикает
как он же.
Тут хоть десяток хрустальных сердец угробь,
осколки продолжат звенеть.
Разве что
тоньше.
Дробление и фрагментация –
весенний закон,
слово «вечность» снова распалось на льдинки,
кракелюры пазла проступают то тут, то там
и уже удержать не могут цельность картинки.
То ли он, то ли не он
уши вроде люблю, а нос так уже не очень,
над городом дьявольский встает неон
синим рассветом посреди ночи.
Простыня идет рябью,
как застывшая под утро лужа.
Нужно еще немного тепла,
ну же!
Жарко под красным платком –
лампочка семьдесят пять ватт,
бьется свет загнанной птицей,
ужин тоже разбит как зеркало молотком:
целлофан, стакан, огрызок пиццы,
в каждом кусочке фрагмент тебя
всё никак не выпустит, теребя.
Ах, весна, весна…
Где ты, март, где ты?
Когда будешь? Двадцатого, первого, седьмого?
Тебя никогда не получится слишком много,
и вот лежим, не вполне одеты –
тут подтаяло, а тут постучали ломом,
ах, ну да, конечно, первый блин – комом.