Роза сказала Тимуру Ренатовичу:
– Вы сегодня какой-то особенно грустный.
– Да, Роза, всё хочу спросить у вас... Я когда хожу, сильно горблюсь?
– Нет, Тимур Ренатович, не особенно. В пределах нормы так сказать. Если сравнивать с подростками, то почти нет. Но до балерины вам конечно нужно подтянуться.
– Какая балерина, Роза... какая балерина. Вы знаете, что такое груз? Нет? Вы его не чувствуете. А он есть! В этой комнате сто килограмм воздуха! А вам легко!
– Подумаешь! В моем бассейне тонны воды, а знаете как легко под водой!
– Я как раз об этом... как раз об этом... Ладно, до завтра.
Тимур Ренатович вышел на улицу. Опять накрапывал дождь. Добежал до машины. На парковке уже было пусто, снова он уходил с работы последним. Да и свою машину он не сразу узнал. Неделю назад он поменял темно-зеленый крайслер на белый, и вот сейчас показалось, что его, как и листья дубов, обметало какой-то белесой дрянью. И по крыше пошла блестящая сыпь. Тимур Ренатович залез во влажную духоту салона, и подумал, что у машины еще и жар. Но нужно было как-то добраться до дома.
Свернув в Доброхотский переулок, Тимур Ренатович увидел, что справа по тротуару идет Роза. «Неужели она поджидала, пока я выйду?» – подумал он и притормозил. Роза была во всем блеске: лаковые черные туфли, черные чулки, антрацитовый угловатый плащ и ярко-розовый зонт. Тимур Ренатович сказал:
– Садитесь, я вас подвезу.
– Так вы же не знаете, куда я иду!
– Тогда просто покатаемся, бросайте зонт на заднее сидение.
– Ну, смотрите, – сказала Роза, как показалось, угрожающе.
Тимур Ренатович хотел улыбнуться, но понял, что ему нечем этого сделать. У него появилось странное чувство, будто Роза уселась не в его крайслер, а прямо в него самого. Поерзала в кресле, потрогала руль, осмотрела приборы. Потом, немного освоившись, привела в движение. Тяжелая машина тронулась с места и с трудом вписалась в поворот, выводящий на проспект. То, что недавно было Тимуром Ренатовичем, теперь называлось Peterbilt и, плавно набирая скорость, понеслось по мокрому асфальту. Тяжесть утратила аморфность и стала тоннами барахла, сваленного в кузов. Оставалось только доехать до карьера, чтобы гидравлика сделала свое дело.
– Это ничего, ничего... – приговаривала Роза, разглядывая кабину и почти совсем не глядя на дорогу. – Не всем быть балеринами, кто-то должен быть и самосвалом. Но в этом есть свои преимущества. «Само-», понимаете? Всё получится само собой. По моей команде груз легко соскользнет и покатится под откос. Конечно, вы и сами не из легких. Но это приятная тяжесть. Один хромированный радиатор чего стоит. А эта перфорированная труба? А зеркальный кузов? Когда всё будет кончено, я поднимусь по лесенке и посижу в нем. И если что-то прилипло, вымету без остатка. Я хороший работник. Ну, вы знаете.
А Peterbilt уже почувствовал облегчение. Захотелось оформить свои переживания в какую-то простую, но емкую форму. Он чувствовал совершенство своей конструкции, избыточность но значительность дизайна, которым одарили его неведомые разработчики. И хотелось, чтобы душа, отлитая в детали машин, родила что-то... Роза ободряюще посигналила зазевавшейся на перекрестке легковушке.
378
Нас сдует ветер, дождь омоет,
просушит зной.
Moet Chandon встряхнет, откроет.
Другой весной
зазеленеет изумрудной
росой трава.
Грозила быть разлука трудной,
она права.
Но так устроено, не нами
заведено –
с телами, душами и именами
покончено.
Peterbilt еще не понял, что значат эти цифры в заголовке, но надеялся, что это что-то важное, типа координат, куда ему теперь надлежит следовать. Роза не спорила, она просто наслаждалась быстрой ездой.