Серия «Хрущевочки», художник Ильгиз Гимранов (2017).

У Завароского, конечно, несколько одухотвореннее будет. Но зато это такое живое, крепкое как сорняк. И наверно этого добра очень много. И я бы любую из таких картин повесил бы на стену, и она долго не надоела бы.
Название серии наводит на мысль, что Ильгиз Гимранов сам не очень хорошо понимает, что делает. Впрочем, как и Завароский. :) Который, в общем-то, уже и не делает почти ничего.
Или вот еще, картина маслом:
synthesizer: «Читаешь, читаешь стихи в толстых журналах, не понимаешь в них ни черта и злишься. Ну что это, думаешь, за галиматья в конце концов. Зачем они такое публикуют… Кто это читает… И вдруг представишь себе поэта – молодого или не очень. Молодого, растрепанного с сигаретой в зубах или старого, лысого с камнями в почках. Он там один. В том месте, где он живет и пишет. Его никто не понимает. Жена велит идти спать и не курить на кухне потому, что все занавески пожелтели уже от проклятого табака. А завтра ему на работу – прорабом на стройку или истопником, или бухгалтером в троллейбусный парк, или корректором в журнал знакомств. Он встанет ни свет ни заря, съест яичницу с куском черствого хлеба, выпьет теплого спитого чая и побежит на автобус, а по дороге будет повторять про себя строчки, которые ночью ему пришли в голову. Он уже месяц держал голову открытой настежь, а они все не приходили. Уже и выстудил все внутри, уже выдуло все оттуда, а он все держал. И вот наконец… И ведь никому из сослуживцев не рассказать, не поделиться радостью, не сказать жене, чтобы готовила праздничный ужин по этому поводу… Потом он все аккуратно перепишет, заклеит в конверт и отправит в журнал. В самый хороший. Будет месяц или два умирать от неизвестности. Потом умирать от радости, когда получит положительный ответ из редакции. Целый день умирать. Угостит пивом и креветками знакомого из отдела кадров или принесет домой жене шоколадку или купит вина и торт с жирными кремовыми розами для девочек из журнала знакомств. На вопрос по какому случаю промычит что-то невразумительное, чтобы не дай Бог не сказать правды. Ведь засмеют, жить потом не дадут, будут требовать читать им стихи. Ославят на весь город. А потом, через полгода или год, стихи как напечатают и… все. И ничего. Дальше тишина. Потом какой-то гад будет лениво перелистывать журнал, кривить губы и думать о том, какую галиматью печатают нынче в толстых литературных журналах. Пусть даже и в самых хороших. Или на сайте «Журнального зала» откроет страничку со стихами, прокрутит ее до самого низа, посмотрит на несчастные пять или семь лайков, поставленных этим стихам, и перейдет к прозе».
В голове лежит затертое воспоминание. Будто бы В.П. рассказывала в каком-то интервью, что по утрам она долго не вылезает из постели. Валяется с чашкой кофе и листками бумаги. Это у неё специальное время, когда она пишет стихи. Т.е. если она их пишет, то примерно в такой вот диспозиции. Лениво, в постельке, под одеялком. Я так никогда не делал, но это был очень вдохновляющий образ. Один из. После этого стало гораздо понятнее и про стихи, и про поэтов. Главное, это знать: «Он уже месяц держал голову открытой настежь, а они все не приходили. Уже и выстудил все внутри, уже выдуло все оттуда, а он все держал. И вот наконец…» – это чушь, избитая легенда о том, как что делается и откуда что приходит. И зачем.