– Почему к досаде?
– Потому, что жить с идеями скучно, а без идей всегда весело.
Князь съел пилюлю.
– А что же такое эта живая жизнь, по-вашему? (Он видимо злился).
– Тоже не знаю, князь; знаю только, что это должно быть нечто ужасно простое, самое обыденное и в глаза бросающееся, ежедневное и ежеминутное, и до того простое, что мы никак не можем поверить, чтоб оно было так просто, и, естественно, проходим мимо вот уже многие тысячи лет, не замечая и не узнавая.
…
– Всё это ужасно темно и неясно. Если говорить, то, по-моему, надо развить...
Князь сморщил лоб и мельком взглянул на стенные часы. Версилов встал и захватил свою шляпу.
– Развить? – сказал он, – нет, уж лучше не развивать, и к тому же страсть моя – говорить без развития. Право, так. И вот еще странность: случись, что я начну развивать мысль, в которую верую, и почти всегда так выходит, что в конце изложения я сам перестаю веровать в излагаемое; боюсь подвергнуться и теперь. До свидания, дорогой князь: у вас я всегда непростительно разболтаюсь».
(Ф.М. Достоевский, «Подросток»)
Может ли самое удивительное чудо быть одновременно привычным, обыденным? «Религия науки» делает это возможным. Все так зачарованы материалистическим взглядом на мир, его «доказательностью», что требуется значительное (а чаще непосильное) ментальное усилие, чтобы
