Написать ту же историю, но с точки зрения Старухи-процентщицы. Так чтобы начиналась с самого её детства, а удар по голове топором был бы финалом. Там где у Раскольникова все только начинается, у неё был бы конец. Но это уже был бы не статист, а живое существо. Может быть, оно само было бы себе настолько отвратительно, что удар топором оказался хоть и страшным, но избавлением от себя. Или эта Старуха в самом деле была воплощением зла, и Раскольников избавил от него мир. Или она совсем не была такой уж ужасной, просто «дошла до жизни такой», а в чем-то была все тем же хорошеньким ребенком как прежде, и вместе с жадной старухой, Раскольников прибил и его? И т.д. и т.п. Если каждый вариант был бы написан столь же убедительно как «Преступление и наказание», то поступок Раскольникова стал бы очень странным, некой суперпозицией вариантов. В одном случае он остался бы жертвой своего «внутреннего мира», в другом воспринимался как слепой дурак, не видящий, какое зло он сотворил. А если бы вдруг смог увидеть в Старухе настоящее зло, то может быть и не мучился бы так, типа на войне как на войне. Убил, потому что должен был убить.
Впрочем, Достоевский понимал, что такое копание в душе ни к чему не ведет. Даже история Настасьи Филипповны очерчена очень схематично и никаких выводов из неё не делается. Просто сошла с ума и всё. Будто души парят над обстоятельствами, лишь задевая их своими крыльями. И полет душ интересен, а обстоятельства постольку поскольку. Старухина душа не хотела летать и поэтому прошла по периферии повествования, сыграв незавидную роль статиста.